наемников, набранных чаще всего из районов Центральной и Южной Италии, равно как и их капитаны и генерал (Асторре Бальони (Astorre Baglioni) – уроженец Перуджии).
И тем не менее в Фамагусте (в отличие от того, что происходило в аналогичных ситуациях) почти все эти наемники славно бились до последнего вздоха, в уверенности – переданной им «Губернатором» - что от их сопротивления зависит судьба всех народов Полуострова, во всяком случае – до того момента, когда флот Лиги не начнет биться с оттоманским флотом.
Силы Фамагусты тем временем были уже на исходе. У нее осталось меньше 2.000 солдат, большинство из которых были ранены или больны, и в обоих случаях – обессилены тяготами и голодом. Уже давно, после того, как все съестные припасы закончились, и военные, и мирное население получали паек в виде небольшого количества засохшего хлеба и мутной воды с несколькими каплями уксуса. С первых чисел июля ситуация всем уже казалась безысходной, особенно – после того, как новость о флоте Лиги уже вошедшем в воды Кипра, к несчастью, оказалась ложной.  В действительности же венецианская армада перебралась в Мессину, вместе с папскими галерами и судами мелких союзников, в пассивном ожидании испанской армады (которая пришла туда лишь в конце августа).
Караван судов с отрядами и припасами, наконец-то посланный венецианским правительством в Фамагусту, во время его стоянки в Суде был перенаправлен в Мессину по приказу Себастьяно Веньеро, который подобным образом оставил для своего флота то жизненно необходимое подкрепление, которое, возможно, было бы решающим для битвы осажденных. Таким образом, Фамагуста осталась предоставленной самой себе.
14 июля была отброшена новая ужасающая атака на Ривеллино, но жители – уже потерявшие надежду – начали призывать к сдаче города. 19 июля Брагадин написал свой последний рапорт правительству республики, невозмутимо описав ситуацию; написал он и последнее письмо семье, призывая ее – помимо прочего – «простить виновных» в этом попустительстве, которое уже приняло характер измены. Из этого последнего послания – прочитанного с огромным волнением всей Венецией – следует, что «губернатор» сознавал неизбежность потери Фамагусты и собственной жизни.
Тем временем турецкий командующий, разгневанный тем, что венецианцы – вопреки всем ожиданиям – разбивали его армию, готовил решительное и разгромное по силе нападение. Вечером 29 июля десятки тысяч турок бросились в генеральную атаку, которая длилась 48 часов, без перерыва, вплоть до вечера 31 июля. Но отряды этих итальянских «наемников» -  голодных, оборванных и оставшихся уже почти без боеприпасов, большей частью уничтоженные – невероятным образом «размножаясь» в самых неожиданных местах, повсеместно сумели сдержать яростный натиск имперских отрядов. 
Тогда Мустафа той же ночью 31 июля приказал с помощью мощнейшей мины взорвать целый бастион Арсенала и длинный отрезок прилегающих к нему стен. Все защитники этого отрезка были поглощены огромным оползнем, но на их место в темноте, на руинах тут же пришли другие и, «бившись не как люди, но как гиганты» (так Мустафа напишет потом султану), еще раз сдержали и отбили натиск врагов. Зарю 1 августа турки встретили без сил, оставив за собой поле, усыпанное погибшими (среди которых, кажется, был и доблестный первенец Мустафы); и впервые за семьдесят два дня их пушки замолчали. Посреди невероятной тишины, опустившейся на город, передыхали ошеломленные венецианцы: они выиграли и эту битву. В лагере противника Мустафа – озабоченный невероятным поражением и понесенными тяжелейшими потерями – был далек от того, чтобы представлять себе жалкое положение защитников. Тем не менее, он решил, что сможет наконец-то вынудить их отказаться от этой жестокой борьбы, предложив исключительно почетные и щедрые условия: сохранение жизни и имущества абсолютно всех осажденных, соблюдение всех интересов мирного населения в будущем, почетный мир с венецианцами и их переправку в Суду.    
В тот же день, первого августа 1571 года, парламентер доставил в город турецкие условия. Брагадин не одобрил тот факт, что его впустили, и не пожелал даже взглянуть на документ. Но генерал Бальони жестко заметил ему, что после последнего боя у них осталось боеприпасов лишь на один день стрельбы и всего 700 солдат, среди которых и раненые (то есть в среднем по одному солдату на каждые 5-6 метров защитного периметра). Посему Бальони уговорил «губернатора» вызвать к себе офицеров, судей, епископа и старейшин от населения, чтобы выслушать их мнение.
Собравшись на совет, Мартиненго и горстка офицеров заявили, что лучше умереть в последнем бою, потому что турки обязательно не соблюдут условия договора; но бòльшая часть приглашенных – с Бальони во главе – придерживалась противоположного мнения и утверждала, что в данной ситуации (после того, как было доказано, что родина-мать оставила  Фамагусту без помощи) их долгом было спасти хотя бы жизнь мирного населения и выживших солдат. Это большинство, уже почти готовое поднять мятеж, в конце концов, сломило железное упорство, с которым Брагадин вел этот год войны; с другой стороны, у него больше не было средств, чтобы навязать свой выбор. Сам «губернатор» не желал склоняться перед врагом, но все же согласился на то, чтобы Бальони подписал акт о капитуляции.